Глеб Богомолов ни на кого не похож в ряду нонконформистских художников, и тем более в официальном Союзе художников, в который он вступил только после перестройки. Одни художники оглядывались на Матисса и Пикассо, другие — на Репина и Серова, для Богомолова же лучшее в искусстве — византийские мозаики собора св. Софии (ныне Айя-София в Стамбуле).
Ленинградский интеллигент, бунтарь, потомок староверов, не будучи воцерковленным человеком, он был духовным художником с особым чувством истории, словно ощущающим отсвет, идущий сквозь время от античности и Византии. Возможно, это чувство пробудилось еще в послевоенном детстве, в Царском Селе — среди руин еще не восстановленных дворцов, парков и храмов. И всю жизнь, в поисках идентичности используя современные художественные коды, он писал работы-воспоминания, словно жил когда-то, в предыдущих воплощениях, в Константинополе, а потом, спустя несколько веков, в вольном Новгороде времен Феофана Грека.
Его работы не просто отсылают к культурным традициям поздней античности и христианства, но создают особую визуальную мифологию, пространство горней печали по канувшей в лету Византии и древней Руси, по несостоявшемуся Третьему Риму. Его многослойная живопись с элементами коллажа, с искусно прописанными утратами строится на сочетании изощренных фактур и больших цветовых плоскостей с использованием позолоты. В его работах предметное изображение сосуществует с абстрактным, физическое с метафизическим. Лаконичные и монументальные, они словно несут в себе торжественную скорбь времени. Кресты, ковчеги, мандорлы (алые ромбы — особые формы нимба в иконописи), столпы, колонны, архетипические герои, метафизические абстракции — темы и жанры Богомолова. Он говорил: «Мы зависим от всего, чтобы было и есть».
В 1980-е годы его работы воспринимались как бунт глубинного русского самосознания против дежурной идеологии. С перестройкой пришли признание, выставки, условия для работы, диктат рынка.
